Знак у дороги гласил, что скорость ограничена пятнадцатью милями в час, и в поисках административного здания я медленно повел машину мимо серых домов.

Через луг по направлению ко мне двигался трактор, на котором, кроме водителя, примостились еще двое. Я высунулся в окно и крикнул:

– Не подскажете ли, где найти мистера Уинслоу?

Водитель остановил свою машину и показал рукой:

– Главный госпиталь. Поверните налево, и он окажется справа от вас.

Я не мог не обратить внимания на прицепившегося сзади к трактору молодого человека, на чьем небритом лице блуждала тень пустой улыбки. На голове его была матросская шляпа с широкими, по-мальчишески загнутыми полями, защищавшая глаза от солнца. На мгновение я поймал его вопросительный взгляд и сразу отвел глаза. Когда трактор затарахтел дальше, я заметил в зеркале, что человек не сводит с меня любопытных глаз. Он до того был похож на Чарли, что мне стало не по себе.

Главный психолог удивил меня своей молодостью. Он оказался высоким, стройным мужчиной, и хотя лицо его выглядело усталым, в голубых глазах читались воля и решительность.

Он показал мне свои «владения» из окна собственного автомобиля – залы для развлечений, больницу, школу и двухэтажные кирпичные здания, в которых обитали пациенты и которые он называл коттеджами.

– Почему не видно забора? – спросил я.

– А его и нет. Только ворота и живая изгородь для защиты от праздношатающихся.

– Но как вы охраняете… их… Они ведь могут уйти…

Он улыбнулся и пожал плечами.

– Да, некоторые уходят, но большинство возвращаются.

– Вы разыскиваете их?

Уинслоу посмотрел на меня так, словно почувствовал, что в моих вопросах скрыто нечто большее, чем пустое любопытство.

– Нет. Если у них случаются неприятности, мы очень быстро узнаем об этом от соседей-фермеров. Или полиция привозит их обратно.

– А если нет?

– Тогда нам остается только предполагать, что они нашли некий удовлетворяющий их способ существования… Поймите меня правильно, мистер Гордон, это не тюрьма. Власти требуют, чтобы мы предпринимали все мыслимые усилия для предотвращения побегов, но мы не в состоянии постоянно держать под наблюдением четыре тысячи человек. Бегут в основном легкие пациенты, хотя их у нас становится все меньше и меньше. В последнее время наш главный контингент составляют больные с повреждениями мозга, требующие неусыпного надзора, но для остальных свобода передвижения не ограничена. Побыв на «воле» неделю-другую и поняв, что там для них нет ничего хорошего, беглецы возвращаются. Общество отвергает их и не затрудняется в выборе средств, чтобы дать им понять это.

Мы выбрались из машины и подошли к одному из коттеджей. Стены внутри были выложены белой плиткой, пахло хлоркой. Из холла первого этажа дверь вела в большой зал, в нем несколько десятков мальчишек сидели на расставленных вдоль стен скамейках и ждали, когда звон колокольчика позовет их к ленчу. Первым, на кого упал мой взгляд, был один из старших ребят – он сидел в углу и баюкал на коленях голову другого, лет четырнадцати. При нашем появлении все лица повернулись к нам, а самые храбрые из мальчишек подошли и уставились на меня.

– Не бойтесь, – сказал Уинслоу, заметив выражение моего лица, – они не сделают вам ничего плохого.

К нам подошла заведующая отделением – крупная, красивая женщина. Рукава ее рубашки были закатаны до локтей, а поверх накрахмаленной белой юбки был повязан фартук. На поясе позвякивала связка ключей. Когда она повернула голову, я заметил, что одна сторона ее лица покрыта багрово-красным родимым пятном. Она сказала:

– Мы никого не ждали сегодня, Рэй. Ведь обычно ты всегда приводишь посетителей по четвергам.

– Это мистер Гордон, из университета Бекмана. Ему хочется оглядеться вокруг и получить представление о нашей работе… А что касается тебя, Тельма, я же знаю, что тебе все равно, какой сегодня день, любой хорош.

– Точно! – громко и весело засмеялась Тельма. – Но по средам мы меняем матрасы, и по четвергам тут пахнет значительно лучше.

Я заметил, что пряча родимое пятно, Тельма старалась держаться слева от меня. Она показала мне спальни, прачечную, кладовую, обеденный зал – столы были уже накрыты и ждали только, когда еду доставят из центральной кухни. Разговаривая, Тельма улыбалась, и пучок волос на голове делал ее похожей на танцовщицу Лотрека. Она ни разу не посмотрела мне в глаза. Интересно, на что будет похожа жизнь, доведись Тельме надзирать за мной?

– Им хорошо у нас, – сказала она. – Но знаете… Триста ребят, по семьдесят пять в отделении, а нас, чтобы присматривать за ними, всего пятеро. Так трудно держать их в узде! Но все равно здесь куда лучше, чем в «грязных» коттеджах. Вот там люди долго не задерживаются. С младенцами как-то не обращаешь на это внимания, а вот когда дети взрослеют и все так же делают под себя…

– Мне кажется, вы очень хороший человек, – сказал я. – Ребятам повезло с вами.

Она довольно улыбнулась, глядя все так же перед собой.

– Я не лучше и не хуже остальных. Просто мне нравятся эти ребята. Конечно, работа нелегкая, но стоит подумать, как ты нужна им… – Улыбка исчезла. – Нормальные дети слишком быстро вырастают… уходят… забывают тех, кто любил их и заботился о них. Но эти… Им нужно отдавать всего себя, всю жизнь. – Она снова улыбнулась, словно устыдившись собственных слов. Тяжелая работа, но стоящая.

Внизу, где нас ждал Уинслоу, прозвенел колокольчик, и ребята потянулись в столовую. Я заметил, что парень, который держал младшего на коленях, ведет его к столу за руку.

– Интересно, – сказал я, кивнув в их сторону. Уинслоу тоже кивнул.

– Джерри, это большой, а второй – Дасти. Мы часто видим такое. Ни у кого нет для них времени, и они начинают искать доброту и любовь друг в друге…

Дальше наш путь лежал к школе, и когда мы проходили мимо одного из коттеджей, до нас донесся громкий то ли вопль, то ли стон, которому тут же ответило еще несколько голосов. Окна этого здания были забраны решетками.

Впервые за утро я заметил в поведении Уинслоу некоторую неуверенность.

Он объяснил:

– Коттедж «К» со специальными мерами безопасности. Легковозбудимые больные, при малейшей возможности причиняют увечья себе или друг другу. Они постоянно заперты.

– Буйные пациенты здесь, у вас?! Разве их место не в психиатрических больницах?

– Конечно, конечно… Но как определить границы такого состояния? Некоторые из них далеко не сразу проявляют подобные наклонности, некоторых определил сюда суд, и мы просто вынуждены были принять их. Настоящая беда в том, что нигде ни для кого нет места. Знаете, сколько народа ждет очереди к нам? Тысяча четыреста человек. В конце года мы, может быть, примем из них человек двадцать-тридцать.

– Где же сейчас эти тысяча четыреста?

– Дома. Или еще где-нибудь. Ждут… Наши проблемы несколько отличаются от обычной нехватки больничных коек. Больные обычно остаются здесь до конца жизни.

Мы подошли к новой школе, одноэтажному зданию из стекла и бетона, с большими светлыми окнами, и я попытался представить, каково будет ходить по его коридорам в качестве пациента, стоять в очереди в классную комнату в компании себе подобных. Может быть, я стану одним из тех, кто везет своего собрата по несчастью в инвалидной коляске, или ведет кого-то за руку, или баюкает на коленях маленького мальчика…

В столярной мастерской группа старших ребят делала сиденья для парт, и когда мы вошли, они тут же с любопытством окружили нас. Учитель отложил пилу и тоже подошел.

– Это мистер Гордон из университета Бекмана, – представил меня Уинслоу. – Хочет посмотреть наших больных. Подумывает, не купить ли ему наше заведение.

Учитель рассмеялся и махнул рукой в сторону своих учеников:

– С-с-согласны. Т-только ему п-п-придется т-т-тогда забрать и нас. А н-нам н-нужно б-будет м-много д-дерева д-д-для работы.